Почему, почему так сложно запомнить одно единственное правило: вешаешь – будь добр, выколи глаза! Маленькое, гнилое дело – староста казнил знахарскую дочурку за слушок, что, мол, ведьма. Остальные не сказать, что были против – хрен с ней. Шельма провисела на дубовой ветке полторы недели, а потом внезапно исчезла. Объявилась скоро – когда обглоданные кости односельчан нашёл местный лесник дядя Томас. Звать начали, естественно, охотников.
Шенкт уже тогда слыл неплохим монстробором, но вместе с ним на дело отправили ещё двух. Но один хлебнул гнилой браги в местной таверне и вскоре склеил ласты, второй же подхватил какую-то дрянь по дороге в село – в итоге, был оставлен на попечение местного знахаря. Но тоже помер. Остался только Картавый. Проклято задание, и судьба последнего охотника тоже не завидна. Хотя стрыга и полегла от клинка багрового.

Он кутался от малейшего ветерка в неуклюже заштопанный плащ, вздрагивая, как лист осины, хотя на улице стоял тёплый летний вечер. Бледный и злой ликом, он зажимал поводья одной левой, скрипя зубами от каждой кочки – конная прогулка давалась ему с трудом, раны, разорванные когтями предплечье, плечо и грудь, хоть перевязанные, горели огнём, и боль помогала терпеть лишь настойка из трав, которую дал в дорогу старый знахарь, но и она кончалась. Ибо глотал её охотник последние несколько часов нещадно, пытаясь хоть как-то избавиться от мук. Тянуло не то поссать, не то блевануть. Но, скорее, второе.
Шенкт боялся врачебной помощи, боялся, что его поймают, убьют… но сейчас его, судя по всему, ждала медленная, красочная смерть.
Был тёплый летний вечер, Лад мерно стучала копытом о мостовую, охотник опустил заострившееся лицо к груди, не оборачиваясь на прохожих. Отчаяние пуще лихорадки путало мысли, и, хотя тифлинг старательно гнал бред из сознания, губы предательски вздрагивали в тихих неказистых фразах. О том, что будь прокляты все стрыги. О том, что будь прокляты все старосты, все крестьяне, все лесники и вся худшая брага на этом свете. О том, что интересно, а кардиналов назвали в честь птиц или птиц в честь кардиналов?
Шенкт не знал, куда ведёт его по этому незнакомому городу верная Лад, вся жизнь его, в буквальном смысле, сейчас зависела от обыкновенного парнокопытного. Надеялся, что кляча приведёт его к таверне, где он сможет снять комнату на пару ночей и немного подлататься, чтобы продолжить путь. Хотя и верная лошадь его уже не раз спасала жизнь своему хозяину, но…
Но ни разу до сего момента охотник не получал настолько серьёзных ран. И без помощи доктора ему просто не выжить – мысль эта была почти ясна. Потому было грустно. Ибо с помощью доктора ему тоже не выжить.
Дело клонилось к ночи, а Лад завела охотника куда-то к тёмному переулку. Тот уже начал сдаваться, упускать сознание, пока силы не оставили его настолько, что он не свалился со скакуна. Вспышка боли пронзила всё его тело, лишь тело шлёпнулось оземь, лицо исказила гримаса боли, но Шенкт только и смог выдавить даже не стон, а жалкий хрип, стеклянным взглядом запавших глаз уставившись в небо. Боль сменилась лёгким жжением, склизкой теплотой на туловище.
Любой, но только не такой конец свой видел охотник, не в вонючей подворотне,  хотя в тот ему уже было почти плевать – боль покорно уступала место беспамятству.

Что же сказать об охотнике, он и сам не осознавал отвратительности своего положения.
- Лад… Тупая кляча, отъе… - бормотал Шенкт в ответ на тычки перевёртыша, - …бись…
Пришёл в себя тот с трудом, сквозь слипающиеся веки глядя на своего «благодетеля», чувствуя, как приступ боли снова накатил – теперь, к тому же, почему-то болела голова, в особенности затылок. Также охотник чувствовал омерзительный запах, видать, очень плохого табака, дым испускал расплывчатый силуэт, кажется, человека – кажется, ухмыляющегося. Признаться, тифлинг вообще сейчас всё вокруг считал омерзительным.
Мысли путались, кости по-прежнему ломило от лихорадки. Скорее по инстинкту охотник здоровой рукой попытался взять лежащий под ним ковёр и укрыться от холода, чего у него, естественно, не вышло. Шенкт смотрел на доппельгангера взглядом мутным, рассеянным, словно сквозь него, не понимая, как старая плешивая кобыла вдруг обратилась в старого обрюзглого мужика.
Неволей охотник всё же «поднасрал» Бенедигвраму, заляпав и пол, по которому тащил его немилосердно перевёртыш, и ковёр, на котором лежал сейчас, пятнами крови и уличной грязи, возможно, лошадиного гуано. Хотя, скорее, поднасрал он таким образом лишь себе.
Шенкт вздохнул судорожно, глядя теперь в потолок. Когда же беззвёздное небо успело превратиться в обшарпанную доску? Паника и непонимание захлестнули больное сознание, охотник вздрогнул, но на то, чтобы продолжить свою панику в действии, у него не было сил.
- Какого демона? - прошипел полукровка сквозь зубы и вновь зажмурился, осклабившись от муки. Особо ясная мысль промелькнула в голове охотника – отобрать у незнакомца отвратительный табак и рассказать о местах, где продают нормальный. Мерзкий запах. Чем он набил трубку?
Шенкт собирался с силами, чтобы высказать своё драгоценное и весомое мнение вслух, но разумом вновь овладевал бред, вновь фигура допельгангера становилась неясной, а веки наливались свинцом, в ушах вновь зазвенело, вновь отступила боль…
Охотник сжал левую руку, вонзив едва ли не до крови короткие ногти в ладонь. Сознание неохотно подчинилось, и Шенкт снова захрипел, - кто ты и где я? Где… - он закашлялся, жмурясь и корчась от ломоты, но всё же почти неслышно окончил вопрос уже без интонации вопроса, - лошадь где…
Он смолк, ожидая хоть какой-то реакции – признаться, сейчас ему было страшнее, чем в тот миг, когда разъярённая стрыга бросилась на него, свалила с ног после нескольких ранений. Но и сейчас страх вновь утекал из него также стремительно, как и кровь из открывшейся раны. Он ждал ответа, хотел дождаться ответа, но веки предательски сомкнулись, и, хотя Шенкт прислушивался, голос окружения становился для него всё тише и тише.
Не знал он, не подозревал, что затеял коварный многоликий незнакомец, а если бы узнал, то пуще прежнего был бы опечален.

Только и мог он, давясь глотать данную незнакомцем жидкость, будь это хоть жаропонижающим, будь то ослиной мочой. Хотя вкус охотник вряд ли бы различил – одна гадость. Тифлинг закашлялся, выпив едва ли половину из того, что пытался в него влить Бенедигврам.
Он дышал тяжело и молчаливо, словно собирая силы для последнего рывка. Нескоро охотник, корчась и шипя от боли, чуть приподнялся на здоровой руке и, дрожа, заговорил почти в лицо перевёртыша, - а сейчас ответь мне, Хэзэвэн. Какого демона ты меня к себе в дом пхитащил? Я, может, убийца, но, /цензурнать/, не осёл, - он не удержался от стона, когда случайно облокотился на израненное плечо, - что тебе нужно, /цензурнать/? Тебе в удовольствие наблюдать за мучениями? Если так, то засунь свою сханую добходейтель в жопу. И палку свою. /Зацензурнал/ уже, - он понимал, что тратит на сию речь последние свои силы, но остановиться не позволяла гордыня. И осознание фатальности своего положения – охотник не знал, что Бенедигврам уже осведомлён в происхождении его, поэтому считал, что умрёт в любом случае, и если его оставят, и если ему попытаются помочь – тифлингов нигде не жаловали. Гораздо больше, чем багровых.
- Если бы ты знал, стахик…
Вот он рухнул обратно, на этот раз без стона и ругани, воспалённый взор перестал беспокойно бегать по комнате. Прежние пятна крови чернели, новые проступали - ещё больше охотник загадил ковёр.
- Шенкт, - пролепетал тот почти одними синеющими губами. Полным именем он не представлялся не только потому, что силы иссякли окончательно, но потому, что так его только и звали – сам охотник порой не смог вспомнить своё «главное» имя.
Действие трав он пока не замечал, но усталость одолевала его неистово. Вся сложившаяся ситуация казалась Шенкту странной, ведь, несмотря на профессию, он ни разу в своей жизни не становился объектом таких серьёзных передряг – гораздо больше он насмотрелся на других искалеченных. Хотя, конечно, пивовар был куда страннее – почему он не оставил его на улице? Зачем опоил его? К чему эти все вопросы?
На этот раз охотник не дождался ответов на вопросы, уйдя в долгое и такое милосердное беспамятство. Теперь почти восковое заострившееся лицо не искажала гримаса страдания, лишь сильная усталость. Он не бредил, не ругался, умирая гордо, глупо и бесславно. В беспамятстве не было снов, как и не было времени, тифлинг не думал уже о своей судьбе, оказавшейся в руках старого пивовара.
А ведь так хотелось сказать, насколько отвратителен его табак.

Отредактировано Шенкт (2016-04-08 03:40:06)

Даже будучи без сознания, он продолжал кашлять – горький табак раздражал, и лишь ближе к утру Шенкт смолк. Видно, нос свыкся с отвратным запахом. Приходить же в себя охотник начал ближе к полудню.
Тифлинг, всё ещё не открыв слипшиеся веки, заёрзал, но в миг перестал двигаться, когда рука отозвалась вспышкой боли. С губ должно было слететь очередное ругательство, но Шенкт лишь застонал. Стыд настиг его, уши предательски загорелись. Подумал бравый монстробор, что в очередной раз перебрал с элем, что вновь валяется где-нибудь за таверной, что вновь его обчистил хвостатая короста Зах, но…
Что же он такое натворил, что руку его разрывает боль, словно обожжена она? Шенкт вновь шевельнулся, повернув голову набок, и память начала возвращаться – стрыга, город, вечер, холод, дерьмовый табак, палка в лицо, старое лицо человека. Обрывочные, неприятные воспоминания.
- Хэзэвэн, - прохрипел охотник, вспомнив имя того, кто зачем-то притащил в свой дом израненного багровца. Голос этот ему показался смутно знакомым, и Шенкт, собрав силы, всё же разлепил глаза. Голова раскалывалась, знобило, он не мог сфокусироваться на окружении, жутко хотелось пить – от того горло и скрежетало в незнакомом сипении. Тифлинг с трудом сел, опираясь всю на ту же здоровую левую руку. Плечо жгло и рвало, но сил хватало, чтобы боль эту терпеть. Так он, размышляя о своём положении, просидел, сгорбившись, ещё пол-минуты. Осознание того, что он более не истекает кровью, несколько обрадовало охотника, но понять мотивы спасшего его охотник не мог. Неспешно подняв желтовато-серое лицо, Шенкт осмотрелся.
Как он сказал? Не умрёт этой ночью? А когда же тогда?
Никаких больше рейдов на стрыг в одиночку. Никаких.

Это было настолько неожиданно, что охотник подавился, закашлялся, отплёвывая бобы. Вот чего, а есть ему сейчас не хотелось совсем. Да даже если бы хотелось, то ни один кусок не протолкнулся по иссушенному жаждой горлу.
Из-за кашля разболелось плечо и рука, тифлинг скорчился от боли, тяжело дыша и с непониманием смотря на старика. Но когда взгляд упал на правую ладонь, теперь без перчатки – ту самую чешуйчатую ладонь, которую он так яро скрывал от людского взора, Шенкт побледнел сильнее прежнего.
- Одинаковые? – он попытался сфокусировать воспалённый взгляд на лице старика, но голова раскалывалась и кружилась. Охотник покачнулся.
- Вот демон… хотя бы чашку воды…
- Скажи, зачем ты мне помог? – прямо поинтересовался Шенкт, сделав попытку шевельнуть больным плечом. Поморщился от боли. Он недолго пытался искать у своего спасителя признаки демонической крови, опустив взгляд в пол и стиснув зубы. Его кинуло в жар от одной мысли, что он больше не сможет шевелить рукой, ему стало совсем дурно, к глотке поступила тошнота, а лоб покрылся испариной. Он ведь только и умел всю свою жизнь одно – искать и убивать, и поэтому был жив. Кому нужен калека? Да ещё и тифлинг калека…
А как ему теперь рога пилить?
В глазах охотника на нечисть потемнело, веки налились свинцом, а в ушах звенело - он снова терял сознание. Ловкий человек, этот Хэзэвэн, чего бы он ни добивался, так гибко его подвёл к черте, где выбора совсем немного, и любой из них влечёт проигрыш.
- И так… чего ты хочешь, Хэзэвэн?